Думается, погружение в психологию помещика, человека, признающего естественным, справедливым прежний порядок вещей - безраздельное владение судьбами и душами других людей, заставило Некрасова отступить от намеченной схемы поиска очередного кандидата в счастливые и рассказать о помещике - «последыше», не признавшем законность отмены крепостного права. Исследователи поэмы «Кому на Руси жить хорошо» пишут о том, что источник замысла главы «Последыш» , где рассказывается о случае в общем-то уникальном - добровольном согласии мужиков изображать крепостных в угоду умирающему барину, коренится в реальных происшествиях: о похожем случае рассказал декабрист Поджио. Возможно, что толчком к возникновению замысла послужила и история отца Некрасова: так и не примирившись с отменой крепостного права, он пытался заставить крестьян после реформы выполнять незаконные приказы, пока суд не обязал его отказаться от этой затеи. Но эти, и вполне возможные подобные примеры, Некрасов явно утрирует, сатирически заостряет.
В центре повествования - история вахлаков, «дурацкая камедь» - игра в крепостных, затеянная по просьбе наследников князя Утятина, наградой за которую должны быть луга. То, что было нормой, законом жизни многих поколений русских крестьян, их трагедией, становится игрой. Страшные картины крепостного права перестают быть, на первый взгляд, страшными. Не случайно мужики называют происходящее «камедь». По-разному относятся вахлаки к «камеди»: кто-то проявляет незаурядные актерские способности, изображая покорность барину, кого-то, как дворового Ипата, и уговаривать не надо участвовать в игре - он и жизни не мыслит без угождения барину. И даже степенного и совестливого бурмистра Власа, осуждавшего в душе происходящее, «коснулось» «дурачество вахлацкое». Играя «дурацкую камедь», крестьяне немало потешились, осмеивая выжившего из ума барина и его нелепые приказы - за его спиной.
Характерно, что одним из часто встречающихся в главе слов становятся «чудил» и «дурил». Эти слова относятся не только к настоящему, но и к прошлому. Утятин-князь всегда «чудил» и «дурил»: автор не случайно включает истории о молодости Утятина, о печальных для слуг «дурачествах» князя. Продолжает «чудить» он и после отмены крепостного права. Чудят и дурят и мужики-вахлаки. Посредник на вопрос вахлаков, соглашаться ли им за поемные луга на «камедь», так и отвечает: «Дурачьтесь». «Шутили мы, дурачились», - рассказывает Влас в ответ на недоумение крестьян-странников. Но любовь к дурачеству предстает как черта не только «вахлацкая». «Вы тоже люди чудные», - говорит Влас странникам. «Дурачество» можно было бы определить как черту, в общем-то, свойственную русским людям - как мужикам, так и господам. Но все господские «чудачества», о которых будет рассказано и в этой, и в других главах, например, в «Пире на весь мир», - издевательства над крестьянами. Мужицкая потеха - более безобидная. Так, и жители Корёжины, описанные в главе «Крестьянка», тоже будут по-своему «тешиться» над барином Шалашниковым. «Потеха» для них - умение вытерпеть порку, а потом подсчитать не полученные барином для оброка «лобанчики». Но мужицкие дурачества безобидны только на первый взгляд. Не случайно «камедь», показывает Некрасов, обернулась и трагедией - смертью Агапа, надерзившего Последышу и не стерпевшего последующего унижения - комедийной же порки по просьбе «мира».
В «Последыше» глазами странников мы смотрим на будни пореформенной деревни и затеянную мужиками-«вахлаками» «камедь», возвращающую и самих героев, и читателей в недавнее прошлое. Следует отметить, что, как и в других главах, важную роль в понимании авторского замысла играет зачин. Рассказ о «последыше» и сыгранной его бывшими крепостными «дурацкой камеди» начинается с описания «покосов широчайших» и мужика, пьющего воду после работы. Бытовая сцена приобретает глубоко символический смысл: мужик, стоящий на только что сметанном им стогу, выпивает огромный жбан воды. Сама эта сцена подтверждает первоначальное мнение странников о жителях деревни Большие Вахлаки: «Здесь богатырь народ!» Странным противоречием этому богатырству и предстает «дурачество». На «дурачество» читатель тоже смотрит глазами странников, таких же крестьян, но ни душой, ни разумом не принявших игру в крепостное право. Весьма важна их реакция на объяснение Власа: «Ин вы у Бога нелюди?» Происходящее для них - не «камедь», не забава, не чудачество или дурачество, а нарушение Божьих законов. Беря в основу сюжета редкий случай из русской жизни, автор ставит важную проблему, открывает одну из сторон народного характера: готовность отказаться от свободы, согласиться на унижение и несправедливость ради будущего благоденствия. Не случайно потом, уже после смерти Утятина, мужики-вахлаки так близко к сердцу воспримут рассказ Игнатия в «Пире на весь мир» о крестьянском грехе, о Глебе-старосте, за деньги уничтожившем вольную для восьми тысяч крестьян. Думается, что слова из песни ангела милосердия «Средь мира дольного» о «громадной, к соблазну жадной толпе» относятся не только к «верхам», но и к «низам».
Решение потешить умирающего князя, так и не примирившегося с отменой крепостного права, принимает «мир» - все вахлаки. Тема «мира», «вотчины» - единодушия крестьянского в решении главных вопросов занимает в главе очень важное место. «Мир велел», мир решил «помалчивать», мир дозволил «покуражиться уволенному барину остатние часы», «долгонько думал мир» - это центральная тема «Последыша». «Я миру порадел», - скажет потом Клим Лавин, добровольно взявший на себя роль бурмистра - главного ответчика перед барином. Но «мир» в этой главе не выступает как носитель народной совести, народной правды. Единство мнения не доказывает его истинности, а становится свидетельством всеобщего уклонения от правды. Тот же мотив общего уклонения от правды будет продолжен и в «Крестьянке», где весь «мир» молчит, видя, как бурмистр нарушает закон и забирает Филиппа Корчагина в солдаты. «Я миру в ноги кланялся, / Да мир у нас какой?» - так говорит свекор Матрене Тимофеевне, объясняя всю бесполезность своих стараний установить истину.
Характерно, что в «Последыше» мужики-странники иначе обозначают цель своих поисков:
Мы ищем, дядя Влас,
Непоротой губернии,
Непотрошенной волости,
Избыткова села!..
Не один счастливец, не знающий, что такое нищета и унижение, а целая губерния, жители которой живут богато, независимо от властей, - вот что составляет теперь, после многих встреч с «счастливцами» и «несчастливцами» для мужиков «счастье».
А.Монастырская
ТРИада: Сон в летнюю ночь
С теми- кто друг друга ненавидит- на этом свете нет никаких
затруднений Они всегда похожи
М. Павич. "Хазарский словарь"
На вопрос- что будет через двадцать лет- я всегда отвечал: будет все
то же самое- но немного хуже
Б. Стругацкий
Ну кто- скажите на милость- придумал такие лестницы- где постоянно отсутствуют лампочки? Лифт- конечно- не работает. Так- берем себя в руки и карабкаемся по ступенькам. В кромешной темноте. А наверху - два красных огонечка: "Добро пожаловать в преисподнюю!". Но преисподняя ведь внизу? Кто знает- Наст- кто знает!
Стра-ашно? ...
Дополнительная информация
- Читать:
- Скачать:
Случайный отрывок из книги:
Наша квартира - шедевр семейного зодчества. Коммунальная комната плюс коммунальный диван. Вы когда-нибудь спали в коммунальной постели? Это что-то! Любителям острых ощущений настоятельно рекомендую. Получите неизгладимое пятно на всю оставшуюся жизнь.
Вот! Знай привычки супруга своего, соблюдай дистанцию и будь бдителен! И тогда на тебя свалится счастье. А что, хорошее счастье - полтора литра "Метаксы" российско-украинского розлива. И даже с краником, чтоб удобнее было. Неделю назад муженек заныкал про черный день, а я приметила. Глазастая, с ума сойти! Вот он и наступил, тот самый черный день. Вадюше ведь все равно. Под утро приползет, не до того ему, бедняге, будет. Его, простите, будет очень-очень тошнить - в унитаз. Пьет Вадюша много, даже больше, чем я. В день съемок обязательно случается традиционный дружеский сабантуйчик, а поскольку съемки сутки через двое, то мой экс-Вадюша очень устает.
Кстати, чуть не забыла, а кто у нас муж?
Представитель рабочей интеллигенции. Нет, боже упаси, он не писатель. Он режиссер на вольных хлебах. Он светило... отечественной порнографии, со всеми, пардон, вытекающими отсюда последствиями.
Итак, за черный понедельник в моей непростой судьбе. Бренди, я и тараканы. Все. Гостей звать не будем. Чу! Телефон молчит, значит, это меня.
Пожалуй, пора привыкать к таким ночам. Их впереди будет много.
Хочу, добрая фея, чтобы у меня все было!
Договорились, у тебя все было!
Вот и у меня все когда-то было. Так ведь это когда было? Судьба, она, как кубик Рубика - все ясно и просто, понятно. Ну-ну. Один поворот - и попробуй составь обратно. Одно неверное движение, и твое упорядоченное бытие превращается в хаос.
Как они шуршат, господи! Тараканы! Это они от возбуждения. К спирту тянутся, словно к источнику знаний. Умные сволочи, что бы мне ни говорили о тараканьем IQ. Оно у них правильное. Хорошее IQ. Да и сами они ничего. Гладкие, глянцевые и все понимающие. У них даже глаза такие, как у лучшей подруги, когда она решилась, наконец, открыть всю правду:
А знаешь, твой муж тебе изменяет. Все знают, ты одна не догадываешься! Слепая! Святая!
Почему не догадываюсь? Знаю. И не слепая. А уж о святости кто бы говорил.
Попробуй не заметить, когда он вваливается в полчетвертого утра и с порога частит водочным речитативом:
Малыш! Я весь день на работе. Я денег принес - много...ого-го! И достает из широких штанин - использованные презервативы:
Понимаешь, сцена - он, она и дог. О, какой это был дог! Мраморный. Сам бы не удержался, но работа, зайка, прежде всего! А кондомы хорошие, импортные. Плотные! Им сносу нет. Мне можно доверять?
Порнография - это искусство. И оно требует редкой самоотдачи. Вадюша вечно в поиске: натура, типаж, негры, блондинки. И прима в стоп-кадре! Лика-суперстар. Ноги от пупа, поволока в глазах и ментоловая сигарета в зубах.
Лика меня жалеет. Еще бы, имеет право! Лучшая подруга. Она меня даже подкармливает и подпаивает, исключительно по доброте душевной. Снисходительно развлекает байками, когда Вадюша храпит на коммунальном диване. Потом уходит на его территорию. Ей здесь лень одной ночевать. Звезда да последует за своим творцом.
Я не звезда, я остаюсь на кухне. Вместе с этими, которые шуршат.
Стой! Стоять, кому сказал?! - Продавец кинулся за Серегой, роняя хозяйский товар на грязный асфальт рынка. - Михалыч, держи его!
Грузный мужик в черной униформе, до того улыбчиво разговаривавший с буфетчицей летнего киоска, неожиданно проворно сорвался с места, отсекая воришке выход с торгового ряда. Но Серегина голова работала, как хороший компьютер. Он быстро просчитывал все возможные варианты побега, выбирая самые эффективные и отбрасывая ненужные. «Компьютер это не спроста, компьютер это если не все, то многое». Сереге нравилось сравнивать свои мозги с точной, быстрой машиной, для которой нет неразрешимых задач. «Пень четвертый, никак не меньше», - так подшучивал он иногда над собой. И в той шутке, как говорят в кино, была своя доля правды - Серега действительно был четвертым ребенком в семье, последышем...
Вор мчался среди торговых лотков и киосков, проскальзывая и юля между покупающими и продающими людьми. Мужчины раздраженно оборачивались на него, женщины испугано замирали, судорожно подтягивая к груди сумки с семейным капиталом и держась за них побелевшими от напряжения пальцами. Продавцы, стоявшие в торговом ряду, ожили от интересного происшествия и лениво подбадривали погоню: «Держи его, держи! Гаденыш, с этих лет воровать!? Руки ему переломать, чтоб на всю жизнь неповадно было! Давно его приметил - ходил здесь, высматривал». Серега не слышал этих слов, он летел, как ракетный скутер, участвующий в финале чемпионата на главный приз галактики. Его худое тело врезалось в толпу людей и растворялось в ней, без труда находя себе щель для ускользания. В руках - причина утреннего ажиотажа на городском рынке - джинсовая куртка. А вообще врал тот мужик, не высматривал Серега ничего. Как только увидел куртку своего размера, сразу решился, выжидал только момент, когда продавец спиной повернется.
План налета родился у Сереги сегодня утром, родился внезапно, и спровоцировала его, как ни странно, мамка.
Сереж, я вот что думаю, куртку бы тебе надо на лето. Простую, джинсовку, на каждый день. Ты бы сходил сам на рынок, денег я дам, - мать говорила, как-бы извиняясь за невозможность помочь. Оно и понятно, сколько Серега себя помнил, она всегда была рядом, старалась его без особой необходимости на других не оставлять. Младший, он родился недоношенным, долго его выхаживали. Еще в роддоме, с легкой руки одной старенькой санитарки, его стали называть последышем. Но тут деваться некуда, у Андрея и Димки - сессия, у Ленки - выпускные экзамены, мамка с ней хлопочет, как наседка с яйцом.
Мне бы оперативки на комп добавить, - без особой надежды, на всякий случай, Сережка закинул удочку.
Сергей! Совесть-то твоя где? Думаешь, отцу легко деньги даются, целыми днями на работе, чтоб вас балбесов вытянуть. Нет денег на всякую ерунду. Без куртки в чем ходить-то будешь? Или думаешь, все время тебе солнышко светить будет?
Ладно, не причитай, давай деньги. Схожу. - Серега чувствовал себя важным и взрослым.
Вот и ладно, сходи сынок, купи, - мать облегченно вздохнула, хоть какое-то дело уладилось, - а на оперативку твою мы на мороженном сэкономим.
План был прост, как и все гениальное: купить оперативку, ходить в новой куртке и есть мороженное. Цель сформулирована четко, пути ее достижения определены, сомнения были недолгими. Нельзя сказать, что дело это было для Сереги новое. Время от времени он с ватагой таких же пацанов ходил на рынки поживиться, когда подработать, когда и стянуть, что плохо лежит. До сих пор все обходилось. Похватав что поближе, шпана тут же рассыпалась в разные стороны. Пока базарная охрана сообразит что к чему, они уже на другом конце района.
В этот раз что-то не сложилось. Еще накануне, в тот момент, когда решался, компьютер в голове дал предупреждающий сигнал. Но Серега не стал разбираться, махнул рукой, - «Прокатит, не в первый раз». Уже на бегу он понял: просчитался, сегодня выходной день, и рынок заполнен людьми. Вся быстрота его ног оказалась бесполезной. Оставался единственный шанс - любыми путями суметь выбраться за забор, а там - ищи ветра в поле. Все время не шел из головы тот охранник. Напролом, через прилавки и ящики с фруктами, он кинулся к ближайшему выходу с рынка, вслед ему неслись крики и ругань. Почему-то вспомнился фильм с Джеки Чаном, он тоже мастер вот так уходить от погони. Вот ворота, еще пять метров… Серега вырвался из толпы и успел было порадоваться своей удаче, но со всего маху влепился в тугое пузо обтянутое черной униформой.
Стоп, засранец! Конечная, побегали и будет. - Охранник самодовольно улыбался, одной рукой крепко удерживая беглеца за шкирку, а другой вырывая у него из рук украденную куртку. - От Михалыча не уйдешь! Михалыч таких, как ты двадцать лет ловил.
Поняв, что попался, Серега бросил куртку охраннику и со всех своих мальчишеских сил дернулся в сторону, на спине затрещала футболка. Тут же подбежал запыхавшийся продавец, еще несколько базарников... Серегу побили. Били, незлобно ругаясь, вроде даже как-бы просто разминаясь от усталости...
Петровки. Время жаркое.
В разгаре сенокос.
Минув деревню бедную,
Безграмотной губернии,
Старо-Вахлацкой волости,
Большие Вахлаки,
Пришли на Волгу странники...
Над Волгой чайки носятся;
Гуляют кулики
По отмели. А по лугу,
Что гол, как у подьячего
Щека, вчера побритая.
Стоят «князья Волконские»
И детки их, что ранее
Родятся, чем отцы.
«Прокосы широчайшие! —
Сказал Пахом Онисимыч. —
Здесь богатырь народ!»
Смеются братья Губины:
Давно они заметили
Высокого крестьянина
Со жбаном — на стогу;
Он пил, а баба с вилами,
Задравши кверху голову,
Глядела на него.
Со стогом поравнялися —
Все пьет мужик! Отмерили
Еще шагов полста,
Все разом оглянулися:
По — прежнему, закинувшись,
Стоит мужик; посудина
Дном кверху поднята...
Под берегом раскинуты
Шатры; старухи, лошади
С порожними телегами
Да дети видны тут.
А дальше, где кончается
Отава подкошенная,
Народу тьма! Там белые
Рубахи баб, да пестрые
Рубахи мужиков,
Да голоса, да звяканье
Проворных кос. «Бог на́ помочь!»
— Спасибо, молодцы! —
Остановились странники...
Размахи сенокосные
Идут чредою правильной:
Все разом занесенные.
Сверкнули косы, звякнули,
Трава мгновенно дрогнула
И пала, прошумев!
По низменному берегу
На Волге травы рослые,
Веселая косьба.
Не выдержали странники:
«Давно мы не работали,
Давайте — покосим!»
Семь баб им косы отдали.
Проснулась, разгорелася
Привычка позабытая
К труду! Как зубы с голоду,
Работает у каждого
Проворная рука.
Валят траву высокую,
Под песню, незнакомую
Вахлацкой стороне;
Под песню, что навеяна
Метелями и вьюгами
Родимых деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина,
Горелова, Неелова —
Неурожайка тож...
Натешившись, усталые,
Присели к стогу завтракать...
— Откуда, молодцы? —
Спросил у наших странников
Седой мужик (которого
Бабенки звали Власушкой). —
Куда вас бог несет? —
«А мы...» — сказали странники
И замолчали вдруг:
Послышалась им музыка!
— Помещик наш катается, —
Промолвил Влас — и бросился
К рабочим: — Не зевать!
Коси дружней! А главное:
Не огорчить помещика.
Рассердится — поклон ему!
Похвалит вас — «ура» кричи...
Эй, бабы! не галдеть! —
Другой мужик, присадистый,
С широкой бородищею,
Почти что то же самое
Народу приказал,
Надел кафтан — и барина
Бежит встречать. — Что за́ люди? —
Оторопелым странникам
Кричит он на бегу. —
Снимите шапки! —
К берегу
Причалили три лодочки.
В одной прислуга, музыка,
В другой — кормилка дюжая
С ребенком, няня старая
И приживалка тихая,
А в третьей — господа:
Две барыни красивые
(Потоньше — белокурая,
Потолще — чернобровая),
Усатые два барина,
Три ба́рченка-погодочки
Да старый старичок:
Худой! как зайцы зимние,
Весь бел, и шапка белая,
Высокая, с околышем
Из красного сукна.
Нос клювом, как у ястреба,
Усы седые, длинные,
И — разные глаза:
Один здоровый — светится.
А левый — мутный, пасмурный,
Как оловянный грош!
При них собачки белые,
Мохнатые, с султанчиком,
На крохотных ногах...
Старик, поднявшись на берег,
На красном, мягком коврике
Долгонько отдыхал,
Потом покос осматривал:
Его водили под руки
То господа усатые,
То молодые барыни, —
И так, со всею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Все поле сенокосное
Помещик обошел.
Крестьяне низко кланялись,
Бурмистр (смекнули странники.
Что тот мужик присадистый
Бурмистр) перед помещиком,
Как бес перед заутреней,
Юлил: «Так точно! Слушаю-с!» —
И кланялся помещику
Чуть-чуть не до земли.
В один стожище матерый.
С сегодня только сметанный.
Помещик пальцем ткнул,
Нашел, что сено мокрое,
Вспылил: «Добро господское
Гноить? Я вас, мошенников,
Самих сгною на барщине!
Пересушить сейчас!..»
Засуетился староста:
— Недосмотрел маненичко!
Сыренько: виноват! —
Созвал народ — и вилами
Богатыря кряжистого,
В присутствии помещика.
По клочьям разнесли.
Помещик успокоился.
(Попробовали странники:
Сухохонько сенцо!)
Бежит лакей с салфеткою,
Хромает: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Пошел помещик завтракать,
Работы осмотрев.
С реки из лодки грянула
Навстречу барам музыка,
Накрытый стол белеется
На самом берегу...
Дивятся наши странники.
Пристали к Власу: «Дедушка!
Что за порядки чудные?
Что за чудной старик?»
— Помещик наш: Утятин князь! —
«Чего же он куражится?
Теперь порядки новые.
А он дурит по — старому:
Сенцо сухим-сухохонько —
Велел пересушить!»
— А то еще диковинней,
Что и сенцо-то самое
И пожня — не его! —
«А чья же?»
— Нашей вотчины. —
«Чего же он тут суется?
Ин вы у бога нелюди?»
— Нет, мы, по божьей милости,
Теперь крестьяне вольные,
У нас, как у людей.
Порядки тоже новые,
Да тут статья особая... —
«Какая же статья?»
Под стогом лег старинушка
И — больше ни словца!
К тому же стогу странники
Присели; тихо молвили:
«Эй! скатерть самобранная,
Попотчуй мужиков!»
И скатерть развернулася,
Откудова ни взялися
Две дюжие руки:
Ведро вина поставили,
Горой наклали хлебушка
И спрятались опять...
Налив стаканчик дедушке,
Опять пристали странники:
«Уважь! скажи нам, Власушка,
Какая тут статья?»
— Да пустяки! Тут нечего
Рассказывать... А сами вы
Что за́ люди? Откуда вы?
Куда вас бог несет? —
«Мы люди чужестранные,
Давно, по делу важному,
Домишки мы покинули,
У нас забота есть...
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды...»
Остановились странники...
— О чем же вы хлопочете? —
«Да помолчим! Поели мы,
Так отдохнуть желательно».
И улеглись. Молчат!
— Вы так-то! а по-нашему.
Коль начал, так досказывай! —
«А сам, небось, молчишь!
Мы не в тебя, старинушка!
Изволь, мы скажем: видишь ли,
Мы ищем, дядя Влас,
Непоротой губернии,
Непотрошенной волости,
Избыткова села!..»
И рассказали странники,
Как встретились нечаянно,
Как подрались, заспоривши,
Как дали свой зарок
И как потом шаталися,
Искали по губерниям
Подтянутой, Подстреленной,
Кому живется счастливо.
Вольготно на Руси?
Влас слушал — и рассказчиков
Глазами мерял: — Вижу я,
Вы тоже люди странные! —
Сказал он наконец. —
Чудим и мы достаточно.
А вы — и нас чудней! —
«Да что ж у вас-то деется?
Еще стаканчик, дедушка!»
Как выпил два стаканчика,
Разговорился Влас:
